Мужчина тянул к ней окровавленные культи, оставшиеся от оторванных взрывом рук, и умолял помочь. А у неё перед глазами стояли измождённые лица двух голодных сестрёнок и оглушенная при бомбёжке мать. И она побежала дальше, чтобы набрать зерна во дворе разбитого элеватора. Когда возвращалась, мужчина уже умер. Так в тринадцать лет Аня свыклась со смертью, накрывшей Сталинград в августе 42-го.
Зэки важнее детей
Семья Анны Ивановны Кузнецовой жила в Ворошиловском районе. Мама – домохозяйка, отец служил тюремным надзирателем.
– Когда немцы подошли к городу, заключённых из тюрьмы эвакуировали чуть ли не в первую очередь. Их переправили через Волгу и отвезли куда-то на восток. Отца и других сотрудников призвали в армию. О женщинах, детях никто не подумал, – вспоминает она.
...Земляные щели для укрытия от авианалётов во дворах отрыли ещё в начале войны. Аккуратные окопчики, перекрытие дощечками. На учебных тревогах всё выходило красиво. На консервном заводе врубали сирену, народ дружно разбегался по своим убежищам. Спецы из гражданской обороны ходили по дворам, проверяли, всё ли по правилам делается. Когда 23 августа рёв немецких самолётов заглушил сирену воздушной тревоги, стало понятно: спасаться надо по-другому.
– Все побежали под склон дамбы, в ней была бетонная водоотводная галерея. Туда несколько сотен человек набилось. Стояли сначала чуть не по колено в воде и иле. Во время затишья принесли из домов стулья, кровати, подстелили под ножки доски, чтобы в грязь не проваливались, так и обустроились, – продолжает Анна Ивановна.
На второй день налётов метаться от своих домов к дамбе стало не нужно. Кварталы Ворошиловского района лежали в руинах.
– Когда увидели, что осталось от нашего домика, даже не заплакали. Сами живы – и ладно. Соседская семья вся погибла, так и остались под обломками стен лежать.
Мёртвые и живые
Убитых никто не считал и не хоронил. Сладковато-удушающий трупный запах накрыл всё тошнотворным маревом. Налёты не прекращались. Гул тяжёлых бомбардировщиков сменялся надсадным воем штурмовиков. После авиации начинала работать артиллерия, и так по кругу.
– От этого почти сходили с ума. Мама прижимала к себе младших сестрёнок, им тогда лет по шесть-семь было, и всё твердила, что наверх она больше не пойдёт. Добывать еду пришлось мне.
...Штабели жестяных банок на консервном заводе казались горой золота. И Анютка нещадно ругала себя, что не догадалась взять с собой какую-нибудь сумку. Столько страха натерпелась, пока добежала сюда, а нести не в чем. И кое-как положив в подол платьица четыре драгоценные банки, она отправилась в обратный путь. За зерном на элеватор ходить было ближе.
– Мы замачивали пшеницу на полдня в ведре, а потом перекручивали на мясорубке, которую откопали из-под развалин своего дома. Получалось что-то вроде теста. Из него на костре пекли на сковородке лепёшки. Без масла, соли, просто так. Но тогда нам это казалось вкуснейшей вещью.
«Цукер, курка, бистро»
Вылазки за зерном стали для Ани привычным делом. Она знала, где по дороге можно спрятаться и переждать обстрел, в каких буртах лежит самая хорошая пшеница. Даже прикидывала, насколько этих запасов всем хватит. Но в сентябре этот район заняли немцы и поставили на элеваторе охрану. Детей отгоняли, взрослых могли запросто пристрелить. Правда, бомбёжки прекратились, ходить стало безопаснее, и люди рылись на месте разбомбленных домов, искали еду, одежду. Держались группами человек по двадцать, чтобы выжить.
– Дяденька немец! Дяденька немец! Не отбирай у дедушки сапоги. Он же замёрзнет, – умолял пятилетний мальчик солдата. Тот не обращал на его истошные крики внимания и, тыча в спину деда дулом карабина, торопил снимать новенькие хромовые сапоги.
– У немцев со снабжением не очень хорошо было, и они отбирали последнее у нас. Выгоняли из землянок, под которые мы приспособили земляные щели-убежища, и перебирали все наши лохмотья. Требовали «цукер», «курку», а откуда они у нас возьмутся? Помню, нашли мы уцелевшую печку, стали лепёшки из зерна печь, а тут немецкий обоз идёт. Мы отбежали и спрятались от греха подальше. Обозники постояли и уехали, мы бросились к печке, а хлебушка нашего и нет. Забрали.
И только один из десяти
...Холод пронизывал исхудавшее тело насквозь. Грязная одежда – сколько на себя её ни натяни – не грела. Зато вши в этих лохмотьях жировали. Избавиться от них можно было, только умерев. Тогда они, как по команде, снимались с места и перекочёвывали на ещё живых.
– Волосы у меня были густые с кудряшками. За несколько месяцев вши слепили их в войлок. Мать где-то нашла овечьи ножницы и состригла шевелюру, та снялась целиком, как парик. Сразу стало легче, вши с голой головы хорошо сметались.
В январе 43-го вернулись наши. Только встречать их было почти некому. От довоенного четырёхсоттысячного населения Сталинграда осталась десятая часть. Анне Ивановне повезло – в её семье до освобождения дожили все. Потом ещё долго не верилось, что всё закончилось. На наших солдат смотрели, словно они из сказки пришли. Полевые кухни с борщом, кашей и чаем – всё казалось нереальным.
Но сталинградцы продолжали гибнуть. Немцы оставили после себя мины-ловушки. Минировали приманку – часы или что-то другое ценное.
– Я такое тоже находила. Лежат новенькие часики, поблёскивают, по тем временам на них кучу продуктов выменивали. Но я от взрослых знала, чем всё может кончиться, и брать их не стала.
Население перебиралось в уцелевшие подвалы. В феврале выживших переписали, поставили на карточное довольствие. Мать Ани пошла работать на расчистку завалов. Летом переехали в отстроенные бараки. В 45-м отец вернулся с фронта. Служить его перевели в Урюпинск, так семья Анны Ивановны оказалась в этом городе.
Получая статус «Дети Сталинграда», надеялась, что приравняют к фронтовикам.
– Я же, считай, полгода на передовой провела, только что оружия в руках не держала. А мне, когда дело до льгот дошло, предложили выбирать: либо я прохожу как ветеран труда, либо как сталинградка. Но по последнему прибавка к пенсии меньше, поэтому пошла по трудовому стажу.
Волгоградские ветераны открестились от скандала 
В Москве скончался сын маршала Чуйкова 
Сталинисты обвинили волгоградцев в трусости 
Волгоградские гонщики завершили сезон 
Историк Геннадий Орлов: «Представьте, что отдаете приказ о расстреле»