В этом году ветеран волгоградской журналистики Борис Васильевич Степанов отметил 96-летие. Первый диктор волгоградского телевидения, автор документальных фильмов, продолжает трудиться – пишет книги, ведёт дневник и передаёт опыт журналистам. Его гостеприимный дом для нашего брата всегда открыт. С первых же фраз беседы ясно: все мы, даже тех, кого он видит в первый раз, для него – дети, которых он готов опекать и направлять. «АиФ-НП» Борис Степанов рассказал о журналистской удаче, громких событиях и дружбе длиной в несколько десятков лет.
Долгие интервью Бориса Васильевича не утомляют, он даже признался: «Вы меня питаете. Я-то думал, что многое уже забыл, оказывается – помню».
Тёмный лес и «Срочно в номер!»
– Моим первым учителем в журналистике был Ефим Гринвальд, я сам пришёл к нему в газету «Ленинское знамя» в Камышине. У меня была записка из райкома партии, где тогда работал мой отец. Его разжаловали из больших комиссаров за то, что он во время войны меня, 13-летнего, вместе с мамой мимо органов выдернул из фашистского плена и увёз. 61 день мы провели в плену в Морозовске. А до этого был Сталинград…
Так вот, Ефим Гринвальд даёт мне задание сделать репортаж о том, как лесхоз готов к весне. А для меня это – тёмный лес. Мне ведь предлагали идти учиться в МГБ после моей Сталинградской военной лётной школы либо руководить комсомолом в Камышине. А в райкоме товарищ отца сказал: «Борька, иди в газету!»
И вот я пошёл и получил такое задание. Пришёл в лесхоз – большое хозяйство, полно техники. Открыта дверь, жара, дым идёт, сплошной мат. Директор-женщина, бывшая трактористка, ведёт там летучку. Залез я на крылечко, полез как за пистолетом в карман – достал записную книжку для солидности, ручка у меня была с поршнем для чернил, и приготовился «стрелять». Сидел, слушал – ничего не понял. Выходит на крыльцо мужик, остановился около меня, смотрит, спрашивает: «Борька, ты что ли? Мы ведь с тобой в киевском госпитале лежали». В госпиталь я попал, когда меня забраковали как кандидата в будущую военную академию, которая создавалась в Киеве. И он, мой сосед по палате, в лесхозе оказывается главный инженер и всё мне подробно рассказывает. Говорит и говорит. А я записываю.
Почему-то я всё очень быстро схватывал. До этого меня по болезни устроили работать в библиотеку – мне тогда казалось, что я все книги прочёл. И я заметил, что, если лежать на спине и смотреть на небо, то ты как-то легко и быстро умнеешь. А если ещё и читать… И вот, прибежал в редакцию, перегнал свои записи на листы. Подходит Ефим Иосифович, который не хотел меня брать в редакцию. Стоит около меня и смотрит, как я пишу, как я потом понял, он мой текст перевернутый в это время читал. Закончил писать – он выдёргивает листок, делает пометки на нём и говорит: «Пойдёшь по коридору, Тоне-наборщице отдашь, сегодня в номер пойдёт!»
Из котлована – на Мамаев курган
– Борис Васильевич, вы телевидению отдали 45 лет, а до этого трудились в газете и на радио. Что вам всё-таки ближе, роднее?
– Наверное, всё-таки телевидение. Я очень хорошо рисовал ещё в школе, побеждал в конкурсах. Поэтому телевидение мне всё-таки ближе – есть картинка. А на телевидение я попал, после того как наломал дров на строительстве Гидростроя в Волжском. Газета называлась «Стройка коммунизма», и там вышел фельетон. Трое нас авторов было – один из них был Мишка Танич – из тюрьмы тогда освободился. Меня вызвали на партком, и новый секретарь (прежних сразу поснимали) мне мораль прочитал и сказал: «Поедешь в котлован Гидростроя и будешь создавать там радиогазету». И вот, я руковожу радиогазетой.
Уже пора затоплять котлован, Волгу перекрывать. Митинг должен быть, гости «сверху». Я уже был там в курсе всего, всем был другом – от бетонщика до начальника управления. Хожу я по эстакаде. Приезжает ПТС. Какое телевидение? Где телевидение? Я понятия тогда не имел. Ходят двое ребят, с которыми я до этого в «Молодом ленинце» работал, – Сашка Гостюрин и Володя Богомолов (писатель). Грустные, испуганные. Увидели меня: «Борька, сейчас будут взрывать перемычку, нам приказано писать репортаж. А мы же ничего не знаем!» А я им всё показываю, рассказываю. Потом они отошли, подходят уже неиспуганные: «Мы посоветовались и нам разрешили: веди репортаж».
А в это время летит кукурузник и бросает листовки, я прочитал. И тут сигнал. Я залез в автобус, там с шофёром можно было на моторе сидеть. Сижу, стёкла открыты, я всё вижу и комментирую в микрофон. Взорвали, а вода не пошла. Звонят из обкома: «Выключите этот телевизор дурацкий!» Позор такой!
Продолжаю говорить, мне стучат, мол, аппаратура выключена, сматываем проволоку. Я спрыгнул, гляжу – ручеёк какой-то пошёл. Все убежали. А киношник кореец Ян Ван Сик сидит на дне котлована, куда уже хлынула вода, и снимает. И он там через 5 минут пропадёт! Так успели приказать инженеру по технике безопасности сесть в люльку, чтобы кран опустился и вытащил Ян Ван Сика. Вытащили!
А после подходит ко мне женщина и говорит: «Вы нам понравились». А я возьми и ляпни: «А вы мне – нет». Меня в спину кто-то толкает и говорит: «Она из обкома». Это была Ковалёва Галина Михайловна, талантливая женщина. Она меня и взяла на работу: «Завтра утром жду вас на Мамаевом кургане, вы у нас будете работать».
Утром пришел пешком на курган. Сел, включили свет, режиссёры, Ковалёва сидят на пульте, меня проверять будут. Но тут перерыв – выключили свет, один фонарь над головой остался. Мне говорят: «Расскажи что-нибудь». Я ерунду какую-то несу, им это надоело, зовут меня. Главный режиссёр, болгарин, спрашивает: «У вас зубы есть?» Свет то сверху шёл, зубов не видно было. Я им показал (они у меня тогда все на месте были).
И меня приняли. Кому-то там в обкоме мой репортаж из котлована очень понравился. Да и я с микрофоном уже почувствовал себя в своей тарелке и залез на Мамаев курган!
На весь Союз
Первое время Борис Степанов был диктором, потом стал редактором, страшим редактором, главным редактором. Журналистская закалка взяла верх: хотел не читать чужие тексты, а создавать свои. Были документальные фильмы, программы, прямые репортажи. Но для зрителей так и остался «диктором». Параллельно с основной работой Степанов помогал работать иностранным журналистам и делал свои передачи, которые шли в том числе на Москву.
– 1970-й год. Бандиты угнали самолет из Сухуми, убили стюардессу Надежду Курченко. Меня пригласили в Москву в группу «Красная площадь» готовить тексты по этому поводу для дикторов из разных городов – нужны были свежие мозги. Во Внуково ждала съёмочная группа. Ребята сидят в самолёте, я со всеми знакомлюсь, и мы летим. Только сели в Сухуми, нас с Лёней люди в штатском – в сторону, в другой самолет, и мы уже летим в Батуми, в Турцию, забираем пассажиров угнанного самолёта и раненый экипаж, летим обратно. Взял интервью у каждого – как угоняли, как стреляли. Сидим в Батуми, людей выгрузили.
Пригнали угнанный самолет, оператор Леня Придорогин с камерой показывает пробоины от выстрелов. Самолёт посадил второй пилот Сулико Шавидзе, командир и штурман были ранены. Бортинженер был в шоке, так как пуля застряла в одежде, он тоже лежал как убитый на всякий случай. Пока мы брали интервью, стюардессу уже турки вскрыли. Бандитов забрали американцы. Я спрашиваю: «Сулико, ты свою пулю видел? Давай искать». И в спинке кресла пуля от ТТ пробила трубу и не вылезла, а могла бы попасть прямо в позвоночник. Слепил я быстро этот фильм – он прошёл в программе «Служу Советскому Союзу» день в день – 14 октября 1970 года. Нашёл девчонку, похожую на ту стюардессу, письма её нашел, которые ей писали жених, мама. И девчонка эти письма вслух в фильме читала. Фильм с комиссией приняли, в Останкино прокрутили и… украли, даже обрезки исчезли.
А потом каждую пятницу в Москве у меня была программа «Эстафета новостей». Первый прямой репортаж был о разрушенной мельнице Гергардта. Приехал из Москвы главный архитектор Сталинграда Масляев с макетом музея. Я его к стенке мельницы поставил, макет мы положили под ноги. Лётчиков с Качи я попросил привезти свои страшные прожекторы и светить ими в ночи по развалинам, чтобы страху нагнать. Текст я не писал и как-то неожиданно для себя сказал: «Все мальчишки любят играть в войну, любил и я, но ни разу не видел, чтобы в этих развалинах кто-то играл». Вот после этого мне и сказали: «Будешь вести репортажи каждую пятницу».
«Учитесь у Ефима!»
– В марте этого года Волгоград простился с легендарным журналистом и общественным деятелем Ефимом Шустерманом. Вы вместе работали и были дружны?
– Ефим был ещё почти мальчишкой, когда приехал ко мне на телевидение на практику после университета. Я был главным редактором, мои пятеро лентяев забуксовали, и отправил его вместо себя на срочное задание. Он смотался и успел ещё три репортажа снять. Я собрал всю банду и говорю: «Учитесь работать! Этот мальчик всех научит ходить по проволоке». И всё – дисциплина поднялась.
Все материалы Ефима я с удовольствием принимал. Он работал оперативно, грамотно, без длиннот. Некоторые сидят, тянут... Был у нас журналист – Дон перекрывали, мост открывали. Приехал, надо в эфир давать, а он сидит пьяный. Нет, Ефим такого бы никогда не позволил! И позже многим до него в профессии было ой как далеко.
После практики я подписал ему все бумаги, он уехал. Вдруг звонят с проходной, выхожу – стоит Ефим с огромной сумкой. Оказалось, вся она забита была выпивкой и закуской – для нас. Когда мне уже 60 стало, я предложил: «Пусть он переедет в Волгоград, поменяется с кем-нибудь, хоть как, а потом продвинется». Так и вышло, получил он сначала какую-то хибару за городом, переехал с женой Людой и сынишкой Сашей. Потом перебрался на Красный Октябрь. Дружили, помогали друг другу. И, я думаю, не без моей помощи он стал депутатом. Создал свою газету, выдвинули его кандидатуру в депутаты, я потащил его встречаться с избирателями.
Приезжаем в школу, к директору, собрали родителей, я сижу в сторонке. Директор рассказывает про Ефима, ему дают слово, и он говорит: «Вы знаете, я, конечно, еврей, но вот мой учитель – Степанов». И все зааплодировали.
Комики мы с ним были. Пошли как-то агитировать за Ефима в гастроном, собрали продавцов. Обращаюсь к ним: «Ефима Михайловича я знаю давно, ему можно верить. Вот вы все воруете, а он будет вами руководить – и так нахально вы воровать не сможете, он за вами проследит, будет вашим достойным представителем». Те глаза вытаращили. А мы поржали и ушли. И все за него проголосовали!
Хулиганили мы с ним, конечно. Однажды Ефим для меня вынес из магазина телевизор за наличные, тащил с чёрного входа, а я охранял. Меня спросили: «Почему?» Говорю: «Так надо!» Это был товар дефицитный, его так просто купить было нельзя. Я потом всё официально оформил, но факт такой был – именно благодаря Ефиму у меня появился телевизор, для друга постарался.
На работе он был жёстким – гонял всех беспощадно и себя не жалел. А дружить умел сердечно, по-настоящему, добрейший, щедрый был человек. И дружба эта длилась с того самого дня, когда он пришёл ко мне на практику, и до самого его ухода.
